Как все режиссеры, с головой погруженные в жизнь своего театра, он многое черпал из этой жизни, из наблюдений над отношениями в актерской среде /она такая же как в любом человеческом сообществе, но с повышающим коэффициентом страстей, амбиций, соревновательности/, что помогало ему не только в назначениях на роли, но и в исследовании классического дуализма: актер в человеке и человек в актере[1]…В периоды выпуска спектаклей покидал здание на Пионерской площади только для того, чтобы перекусить-вздремнуть, и тут же мчался обратно /жил в десяти минутах от ТЮЗа/; в театре замечал абсолютно все, во всех концах, этажах, закутках, жаловался иногда: не хочу видеть, а все равно вижу – спиной, затылком.
…И раскрывается с шуршанием
Печальный веер прошлых лет[2]…

Театральный веер моей памяти, связанной с Зиновием Яковлевичем, раскрывается на эпохе шестидесятых – в ее исходе. Первая встреча, как и все последующие, протекала драматургично - сюжет с завязкой, развитием, кульминацией. Моя пьеса, которую он прочел, желания ставить у него не вызвала, но, как он забавно выразился, «автор нам понравился». По той ли причине или иной он не отпустил меня /с отвергнутой рукописью подмышкой/, а повел с собой по театру; переходил из одного подсобного помещения в другое, заглядывал в мастерские, в зал, давал указания, спорил и…делал мне знак сопровождать дальше /служащие недоуменно поглядывали на меня/. Когда мы вышли из таинственного лабиринта на дневной свет, кротко и… категорично приказал: появляйтесь!



Следующую мою пьесу постигла та же участь, что предыдущую, но к этому времени были опубликована моя проза /что в те поры было событием – в «Новом мире» А.Твардовского/ и это навело З. Я. на идею пригласить меня в ТЮЗ завлитом /т. е. заведующим литературной частью/. Не успел я изумиться, он уже звонил какому-то начальствующему чину, и я слышал поток аргументов на тот предмет, что и без высшего гуманитарного можно служить искусству, звучали прославленные имена самородков, благо в театральном мире их предостаточно… К эскападам Корогодского в верхах привыкли и давно научились сводить их на нет молчанием, оттягиванием, откладыванием, они, по своему, отлично умели держать паузу…
В шестидесятых-семидесятых в панораме общего расцвета театрального искусства З.Я. возделывал собственный садик. Импровизационность, красочность, динамизм, – когда спектакль возникает словно по мановению волшебной палочки, развертываясь в свободном пространстве, а не в коробочке трех стен – вот основные особенности его постановок. Да и сам амфитеатр зала – тысяча ракурсов, подсматриваний сбоку, с балконов, нетерпеливо вертящиеся детские головы, спонтанные реакции требовали живого и интенсивного показа: «четвертой стеной» здесь всегда становилось неспокойное зрительское море…
Я пересмотрел почти весь репертуар театра Корогодского и, конечно, это помогло написать пьесу, которая, наконец, снискала одобрение… Экспозиция опять нестандартна: внезапный звонок нового завлита театра М. Ф. Стронина с внезапным вопросом: З. Я. интересуется – не написал ли я за время летних вакаций новой пьесы?! Экстрасенсорные способности Корогодского получали подтверждение: текст «Кедровой шишки» лежал на столе…Сказка продолжалась: Зиновий Яковлевич предложил /императивно!/, чтобы я прочел пьесу ребятам: Л. А. Додину, М. Ф. Стронину и Д. П. Кантору/, и в ту секунду, когда обсуждение завершилось, в дверях возникла фигура Самого /любил такие явления/; Сам вопросил не обидели ли меня и резюмировал:
- Если им понравилось, я, конечно, не устою, а вот если не приглянулось, то мое слово будет решающим.
Безбородый /молодой и моложавый/ Корогодский обожал разного рода полуиронические максимы, апофегмы, афоризмы…
Постановка комедии «А вот что бы ты выбрал» /афишное название/ стала замечательным дебютом Татьяны Шестаковой, Лианы Жвании, Натальи Боровковой, Татьяны Калистратовой; виртуозно играла Ирина Соколова, стилистически точно угадали своих персонажей Тамара Уржумова, Николай Иванов, да все выходившие на подмостки…Ставил спектакль Лев Абрамович Додин, совсем юный, и это было его стартом в самостоятельной режиссуре. Блестяще воссозданная им на сцене история из жизни детей-третьеклашек пользовалась отменным успехом, подкупая тонким анализом характеров малышей – в пронзительном свете /и теней/ их будущего.Уже тогда выявились некоторые коренные черты его художественного поиска – как предощущение будущего: умение нащупать зерно каждой роли, глубина постижения, упор на актерское воплощение /при минимуме приспособлений, бутафории, внешних эффектов/ - он строил театр высокого искусства в его первородном замысле… Театральный первенец бережется в сознании /и сердце/ прочно, но встречи с участниками спектакля редки, на живые воспоминания не хватает времени и сил…[3]

…Сколько надо отваги,
Чтоб играть на века….[4]
Строчки Бориса Пастернака заново вспыхнули, когда впервые я увидел игру Антонины Шурановой. Совершенная, классическая красота Антонины Николаевны была в полной гармонии с ее гением, и в нынешнем значении высокого таланта, и в античном значении духа и образа души. Ее лучшие достижения – и в театре, и в кино – роли трагедийные, когда человек удерживается на черте срыва, несет ношу судьбы до конца – амплуа страдающей женщины со времен Софокла и Еврипида…Легко представить мое волнение /трепетание – архаич./, когда Зиновий Яковлевич предложил сыграть главную роль в моей пьесе «В гостях у донны Анны» Шурановой! От ее согласия, разумеется, и зависело быть или не быть спектаклю.
Комнатные репетиции со студентами третьего курса /опять, как в первой пьесе – студенты! – З. Я. обожал дарования в бутонах, еще не захватанные славой/ уже шли, но Антонина Николаевна в них не участвовала, пока он не решил: пора! Полагаю, увлеченное
вхождение артистки в работу в немалой мере определилось ансамблем способных молодых людей: к ним она, старшая, испытывала интерес и душевную приязнь, и в роли, и в реальности, а самый сюжет ее неожиданного вхождения в разгаре репетиций можно счесть остроумной находкой постановщика спектакля З. Я. Корогодского /режиссер
Геннадий Руденко/.
Перенос комнатного варианта на сцену – фокус с карточным домиком: чтобы перенести, надо разрушить. Легкие, охватывающие все пространство сцены, декорации /художник – Д. Данилин, сын Зиновия Яковлевича/ приглашали к игре раскованной, на высоком тонусе страсти и размаха: юные персонажи обращаются не только к партнеру, но ко всему миру, манящему, враждебному, неразгаданному. Так Корогодский объяснял задачу артистам, угадав важнейшее – интонацию диалогов, споров, столкновений; постепенно вырабатывался и ритм - медленный с выявлением нюансов и подробностей, и всё – в точно вычерченных мизансценах: именно в них, в их графической остроте и выразительности наиболее полно воплощался Мастер. Умение З.Я. найти потаенный эффект удивляло, например, возникал момент, когда юноша в яростном исступлении рвет ожерелье на шее любимой: все подбирают бусинки, возгласы, суета и… тут он велел одной из «барышень» долго сидеть под столом и выползать, когда все уже забыли: «а вот еще один камушек»… Гомерический смех в зале: воистину маленькие достижения рождают большие победы.
Случай редкий: настроение студентов-актеров и персонажей пьесы /вчерашних школьников, встретившихся после институтских экзаменов/ совпадало, что способствовало игре и…сбивало, навязывая некую прямолинейность, буквализм – за этим режиссер следил и – в своем стиле – резко пресекал: спектакль катится легко, как по рельсам? – дурно, плоско. Ах, если бы артист сам не знал, что он через секунду выпалит!.. И сам удивится, да уж поздно… Сентенции З. Я., нередко противоречивые, но занятные, всегда вызывали оживление.
Передо мной несколько программок за разные годы – в них не только история спектакля, но и один из существенных этапов развития театра. Почти все студенты /на первых представлениях/ позже вошли в действующую труппу – сразу назову Алексея Арефьева. В «Донне Анне» он сумел в трагическом накале передать состояние юноши, почувствовавшего себя неудачником, ставшего «тринадцатым за столом» /Г. Ибсен/ в тот вечер счастливых итогов. Арефьев много и успешно работал под началом Зиновия Яковлевича, ушел только, когда ушли учителя, и прожил совсем недолгую трагичную жизнь… Имя Светланы Смирновой многим известно по ленте «Чужие письма»; заметил ее Илья Авербах /«соблазнитель» - шутил Корогодский/ на репетициях нашего спектакля, где она в тонкой нюансировке играла, нет, не отрицательную /по тогдашнему штампу/, а ожесточенную и задетую какой-то душевной царапиной девушку… Действующие лица и исполнители… актерских удач было немало /И. Коровина, М.Старых А.Введенская, С. Жукович, Н.Майданюк, И.Чирина, В. Полетаев Н.Феоктистов, еще многие/; атмосфера спектакля в своей исповедальной элегичности /с выплесками обид, горестей, сомнений/ давала возможность чуткому артисту быстро уловить нужный тон и манеру держаться.
Прийти на спектакль «В гостях у Донны Анны» означало для зрителя прийти в гости к Антонине Николаевне Шурановой. Актриса нашла выразительно-щемящий способ существования в окружении бывших школьников: позволяя себе обращаться с ними чуть менторски, она сдабривала покровительственные интонации иронией – в этом была извечная истина извечной темы учитель – ученик. Своеобразно преломлялась она и в репетиционных этюдах, где роль учителя принадлежала Зиновию Яковлевичу, ученика – Антонине Николаевне и где мучительный поиск шел в совместном усилии. Артистка показывала, режиссер смотрел, иногда эмоционально /и непроизвольно/ делая шаг влево-вправо, и начинал короткие замечания с «чуть-чуть», их Шуранова улавливала на лету, словно он открывал то, что она сама чувствовала, да наверное так и происходило… Донна Анна выходила в черном изящном платье с глубоким вырезом, привлекательная и притягательная, и это вносило еще один обертон сочувствия – к ее женской судьбе, развертывающейся на наших глазах /муж – Н.Иванов, позже Л. Михайловский – оба по-разному и оба выпукло изображали типичную для того времени фигуру мужчины-вечного скитальца, который чувствует себя в дальних командировках уютнее, чем дома/.
Состав спектакля менялся, пьеса держалась в репертуаре на редкость долго, много лет, и Антонина Николаевна Шуранова выходила на подмостки неизменно, от премьеры до финального представления

В те годы встречи с Зиновием Яковлевичем шли непрерывной чередой, часто «на бегу» - он всегда спешил, любил даже серьезные дела решать попутно, например, по пути от театра до дома или до отделения-студии, которой руководил. Маршрут повторялся, разнообразясь каждый раз новыми спутниками, подходившими, о чем-то спрашивавшими Мастера, сменявшимися другими, иногда приглашаемыми выпить чаю, иногда присутствовать на занятиях со студентами. На этих занятиях я бывал не раз, в какой-то мере изучил преподавательскую «систему Корогодского»; суть ее заключалась в действенности /даже практичности/: любой словесный анализ должен подкрепляться физическим движением, попыткой показать, пробой. «Ничего нельзя делать в театре, в репетиции вне действенных, практических задач, потому что тогда мы незаметно оказываемся на зыбкой почве эмоций и теоретических соображений»[5] Замечание любопытное и в психологическом плане: не по словам мы судим об истинных намерениях собеседника, но по жесту, по наклону головы, передергиванию плечами…


«Ракурсы» - пьеса, которую я предложил Зиновию Яковлевичу, состояла из шести сюжетов-историй, происходящих в разных концах страны, с людьми разных сословий, образованности, взглядов – попытка создать панораму тогдашней России. Корогодский решился ставить, распределил сцены между актерами; помню, как навестил Зиновия Яковлевича в больничной палате – в ней лежал еще симпатичный пожилой человек, З.Я. сказал: «это мой папа». Вокруг знаменитого режиссера происходила приметная медицинская суета, к тому же он выдвинул своеобразное условие, чтобы вылечили без уколов… В очередь к нему заходили тюзовцы... Мы обсуждали «Ракурсы», прекрасно сознавая, – забавный подтекст – детскому театру показывать такую пьесу не позволят; но Корогодский, понимавший ситуацию прекраснее всех, тянул…Наконец, позвонил, сурово-сухо-тихо выговорил: - Нет, Саша, не выйдет, неси «взрослым»… И однако, судьба пьесы в ТЮЗе не пресеклась: в 1980-м З. Я. замыслил и осуществил спектакль «На два голоса» – из семи небольших пьес семи авторов, вошла в постановку и одна история из Ракурсов – «Несовместимость» в отличном стиле разыгранная М.Старых и А Блоком.

Тридцать лет спустя…Память выстраивает собственную хронологию, у нее свое летосчисление, свой календарь, и, листая его, вижу спектакли Корогодского:
Шекспировскую «Комедию ошибок», исполненную в духе и в образе старинного бродячего театрика, с импровизационной легкостью и веселостью почти балаганного представления и грустным финалом, когда надо складывать костюмы и декорации и уезжать в неизвестность… Помню Пушкинскую драму «Борис Годунов», воссозданную на сцене с глубоким анализом древа Власти в его трагическом усыхании… Вспоминаю прелестный театральный дуэт И. Соколова – А. Шуранова в притче «Кошка, которая гуляла сама по себе» /Р. Киплинг, пьеса Н. Слепаковой/; остроумные: «Наш цирк», «Наш, только наш», «Сказки Чуковского», всего не перечислишь…
Как всегда вспоминаются ситуации нестандартные, «на выездах». Такой оказалась поездка в Москву в конце семидесятых – начале восьмидесятых – время не то, что символичное, – отмеченное жирно намалеванной стрелкой: ждите событий. Зиновий Яковлевич ехал проводить гастроли и творческие вечера ТЮЗа, я – смотреть спектакль по моей пьесе «Вина» в Малом театре. Поезд тронулся – тронулось великое поездное застолье: какофония музык /мн. число/, выкрики, плач и пение[6], обсуждения-пророчества грядущего… Поддавшись общей стихии, мы тоже всю дорогу /с перерывами на попытки покемарить!/ проговорили о будущем: театра, родного для нас, театра как такового и всеобщего театра жизни /в Шекспировском понимании/. Корогодский опасался, и не напрасно, что больше всего колотушек, и справа, и слева, достанется детским театрам, им руководимому в первую голову – вдруг предупреждающе вскинул левую руку: «пусть только попробуют меня отлучить!..»
Отлучили…жестоко и несправедливо. Замечательный режиссер и театральный педагог на несколько лет /с 1986-го года/ оказался в творческом вакууме – до тех пор, пока не пришла новая эпоха.

…А вы, друзья! Осталось вас немного, –
Мне оттого вы с каждым днем милей…[7]
Дружеские связи между Зиновием Яковлевичем и его учениками, сотрудниками, артистами не прерывались – и в самые трудные времена, и позже, когда он вернулся к активной деятельности. Спасением для него стала работа в Санкт-Петербургском Гуманитарном университете профсоюзов – там он заведовал кафедрой и преподавал.
Иные из его артистов продолжали выступать на сцене ТЮЗа, другие рассеялись по Петербургским театрам; но как бы не складывались судьбы – уроки Корогодского и воспоминания о лучшей эпохе его театра всегда возникали на встречах… Люди шестидесятых-восьмидесятых годов старели, болели; умер Александр Хочинский, 5-го февраля 2003-го не стало Антонины Шурановой – горькие минуты прощания с ними пришлось испытать их Учителю…
Мы встречались с Зиновием Яковлевичем много раз: помню учредительное собрание центра «Семья», им основанного, опекаемого и руководимого; «центр» процветал и, когда справлял пятилетие, я отправился в здание на проспекте Обуховской обороны: сияющие лица друзей-«однокашников» в театральном искусстве, необычайно оживленный З.Я. – может быть, такие минуты и есть пресловутые моменты истины?!
…Болезненно хранит память последнюю встречу в маленьком зале на Литейном. Молоденькие ребята-ученики Зиновия Яковлевича, показывали короткие скетчи, пародии, наблюдения – все то, что он так любил. Запели « Ведь наш театр восьмое чудо света…» /почти гимн ТЮЗа/, З.Я. улыбался … Вдруг яблоко – он всегда носил с собою этот плод для перекуса – выскользнуло и покатилось по ступенькам, и он следил за ним странно замершим взглядом тяжко недомогающего человека...
А потом, не долгое время спустя, актеры, друзья и почитатели, собравшиеся в Доме искусств, благодарными аплодисментами провожали Учителя в далекий край –
…откуда ни единый
Не возвращался путник…[8]

Александр Кургатников, для сайта "ЛенТюзиасты"

[1] Что стало одним из существенных акцентов в постановке «Гамлета» в 1971 году.
2 Осип Мандельштам. Меганом

[3] Недавно Лев Абрамович вспомнил и прислал открытку: «…пусть год идет за годом, но «А вот что бы ты выбрал» остается первой пьесой, которую я поставил в театре. Спасибо Вам за начало…»
[4] Б. Л. Пастернак. Вакханалия.
[5] З. Я. Корогодский. Репетиции…Репетиции…Репетиции…М. 1978. С.65. На титуле надпись: Любимому Ал. Вл., дорогому автору и другу с нежностью Подпись у З.Я. подстать характеру - закрученная, вавилонами…

[6] Пронзительно Блоковское:«…в зеленых плакали и пели» - о тогдашних зеленоцветных вагонах для простонародья…
[7] А. Ахматова « Не мудрено…»
[8] У. Шекспир. Гамлет. /пер. К. Р. – К. К. Романова/.